Неточные совпадения
Неизвестность этих книг удивительна особенно потому, что, не говоря о достоинстве их, обе книги трактуют не столько о
теории, сколько о практическом приложении
теории к жизни, об отношении христианства к
военной службе, что теперь особенно важно и интересно при общей воинской повинности.
Другой чешский патриот, званием фармацевт, был страстный поклонник России и стремился в Петербург слушать лекции Драгомирова, тогда профессора
Военной академии, с целью усовершенствовать себя в
теории"уличной войны".
Следует, однако, заметить, что, занимаясь
теорией военного дела многие годы, Александр Васильевич относился к изучаемым предметам не рабски, а самостоятельно и свободно. Он вполне усвоил мысль, что нельзя, изучая великих мужей, ограничиться прямым у них позаимствованием, а тем более впасть в ошибку подражания.
Если и в настоящее время существует антагонизм между
теорией и практикой вследствие коренящегося в значительном числе образованных людей убеждения, будто
теория и практика имеют не одну общую, а две разные дороги, то в половине прошлого столетия серьезная научная подготовка тем более не считалась нужной для практической
военной деятельности.
Жуковский говорил как начальник сильного отдельного корпуса великой армии, и его собеседники развешивали уши, когда он излагал перед ними
теории военного искусства всех времен и свои стратегические соображения.
Но так смотрели другие, а не Суворов. Он изучал усиленно
теорию для того, чтобы сделаться исключительно практиком. Великим полководцем нельзя сделаться с помощью науки, они родятся, а не делаются. Тем более должно ценить тех из
военных людей, которые, чувствуя свою природную мощь, не отвергают, однако, науки, а прилежно изучают ее указания. Это есть прямое свидетельство глубины и обширности их ума.
Суворов смотрел на приобретаемые знания как на склад всевозможных пособий для
военной деятельности, но не рассчитывал требовать от изучаемой
теории указаний, в каком случае какое пособие следует употребить.
У него была наука —
теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и всё, чтò встречалось ему в новейшей
военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под
теорию и не могли служить предметом науки.
Те, давно и часто приходившие ему, во время его
военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой
военной науки, и поэтому не может быть никакого, так называемого,
военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть
теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена?